По лабиринту памяти. Повести и рассказы - Ольга Трушкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мария даже не удивилась, когда инспектор РОНО, курирующая преподавание как раз русского языка, обратилась к ней с просьбой показать творческую «лабоЛаторию» по предмету. Она перестала удивляться всему происходящему и в школе, и в районе. Устала удивляться, потому что, по сути, оказалась одиноким бунтарём, восставшим против монументальной Ады Васильевны, и единственным человеком, отстоявшим свои права через суд. Никто – ни до, ни после – этого сделать даже и не пытался. Умные учителя, любимые детьми, но неугодные памятнику «давно минувшей старины», гонимые этим монолитным сплавом тупости и самодурства, уходили молча.
Мария не Чацкий, это он «И один в поле воин», да и то только по словам критика. Ладно, пусть Белинский будет прав. Только вот даже такой бесстрашный воин почему-то очень быстро, через сутки, покинул поле брани, то есть, бал в доме Фамусова. С диким воплем «Карету мне, карету!», одуревший от «дыма Отечества» Чацкий сбежал опять за границу. И правильно сделал, ибо нет смысла воевать с невежеством, будучи одним в поле воином.
Мария тоже ушла. После той памятной анкеты.
Ада Васильевна очень любила проводить анкеты во вверенном ей коллективе – они помогали ей выявлять чуждых по духу. Район-то, как показывали выборы президентов и прочих политических деятелей, помельче которые, относился к так называемому «красному» поясу.
Мария «красной» не была. Не была она и «красно-бело-синей», потому что демократия в том виде, в каком её навязали народу, воспринималась ею так же, как и описанный в литературе «красный» террор. «Русь металась… Всё смешалось, сдвинутое враз… Человечье горе…»
Конец века повторил его начало.
Семимильными шагами шла приватизация. Она, проводимая «всё могущим» Чубайсом, шла под программным лозунгом «Грабь награбленное коммунистами да не забудь с народа содрать последнюю шкуру!»
«Замерзали» зарплаты. Рушилось старое, но новое было ещё уродливее. Если социализм своим «человеческим» лицом напоминал графа Дракулу, то дикий российский капитализм был двойником Фредди Крюгера.
В общем, Мария в политическом плане была совершенно «бесцветной».
Вот это-то как раз больше всего и настораживало бдительную Аду Васильевну, вот и проводила она эти бесконечные анкеты, чтобы выявить, наконец, истинное Мариино, «не наше», нутро. Только непонятно, что бы это ей дало, кроме личного удовлетворения?
Но последняя анкета носила иной характер, не политический: Аде Васильевне захотелось вдруг узнать, каков микроклимат в коллективе и каково отношение подчиненных к ней, любимой. А последний пункт анкеты предлагал респонденту высказать свои пожелания коллективу и школьной администрации. Кто уж там чего желал друг другу и администрации школы, Мария не знает, а вот лично она пожелала всему коллективу в целом и каждому его члену в отдельности «выдавливать по капле из себя раба» и подписалась своим полным именем, поскольку не терпела никаких анонимок.
На следующий день проверяющая тетради Мария и проверяющая анкеты Ада Васильевна остались в учительской одни.
– Мария Петровна, – елейный голос директора был основательно пропитан соком анчара. – Будьте так любезны, объясните, что вы тут про рабов каких-то невразумительное что-то написали?
Мария посчитала заданный ей вопрос шуткой и тоже позволила себе пошутить:
– А вы у Чехова спросите, он вам объяснит вразумительнее.
Она совсем забыла, что у Ады Васильевны чувство юмора полностью атрофировано, и не сразу поняла, что вопрос-то был задан как никогда серьёзно.
– Причём здесь Чехов? – совершенно искренне удивилась литератор с почти сорокалетним стажем и гневно потрясла анкетой. – Ведь это же вы, Мария Петровна, написали!»
Мария закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Всё! Это конец! Это свыше её сил! Она больше не сможет работать в этой школе! Она больше не сможет работать в школе вообще! Ни в какой! Она не хочет! Она очень устала. «Карету мне, карету!»
Интересно, поверила бы ныне покойная Людмила Яковлевна в то, что такое возможно? Конечно, нет. Мария и сама бы не поверила, не приведи её судьба в эту школу. Да разве может быть такое, чтобы человек при почти нулевом интеллекте и при полном отсутствии элементарной порядочности самодурствовал более двадцати лет на руководящем посту, а весь коллектив стоял перед ним на коленях? Да что там стоял – ползал!
Нет, не поверила бы в это Людмила Яковлевна, потому что в Крюковской средней школе при тоталитарном коммунистическом режиме была настоящая демократия.
А вот в этой школе, которая давно уже находится в как бы демократически преобразованной России, царил настоящий сталинский режим. Здесь не было директора, здесь был диктатор!
Коллектив? А его тоже не было. Была свита, которая играла короля.
Глава 2
Каждому поколению – свои испытания. На поколение родителей Марии выпала война и все послевоенные лихолетья. Война прошлась и по Сибири. Пусть здесь не взрывались бомбы, не свистели снаряды, но мужиков значительно поубавилось. Их рабочие места пришлось занять женщинам, девушкам, подросткам.
***Семнадцатилетнюю Аню Зимину и двадцатилетнего Петра Гордеева судьба свела на лесосплаве уже после войны.
Ох, уж этот Пётр Гордеев… Не одна подушка была полита девичьими слезами, не одна девчонка грезила разбитным парнем. Шутник и балагур, отчаянный хулиган, он был, может, и не так красив, но чертовски обаятелен, этот Пётр Гордеев. А когда он играл на гармошке и пел своим бархатным голосом, таяло сердце самой неприступной красавицы.
Только выбрал Петр Гордеев почему-то Аню Зимину, застенчивую и совсем не красавицу. Судьба.
Худенькая, небольшенькая росточком, Аня наравне со всеми катала тяжелые бревна и связывала их в плоты. Работа не из легких, но платили за неё хорошо, а это было главным – девушке нужно было поднимать двух младших братьев. Отца, подавшегося в Черемхово на заработки ещё до войны, завалило в шахте, а мама умерла год назад от заражения крови – сторож леспромхозовской конторы, где она работала уборщицей, неудачно выдернул ей плоскогубцами больной зуб.
Петр на Аню не обращал никакого внимания до того несчастного случая, когда девушка, поскользнувшись на мокром бревне, упала в ледяную воду.
Он вместе с бригадиршей Катериной был в то время на другом конце плота и самого падения не видел. Услыхав крики, подбежал, растолкал столпившихся баб, дико орущих и бестолково пытающихся помочь Ане. Она барахталась в воде и никак не могла ухватиться за мокрый шест, который протягивала ей пятидесятилетняя тетка Варвара. Сильное течение уже начинало затягивать девушку под бревна.
Бригада была новой, состояла из женщин, для которых этот сезон лесосплава был первым, и все растерялись. Для Петра и подбежавшей следом за ним Катерины сезон был третьим. Он мгновенно оценил обстановку: багром действовать поздно, девчонка почти вся под плотом, багром Катерина уже самого Петра подцепит, если что. Больше не раздумывая ни секунды, Петр сбросил с себя телогрейку и прыгнул в воду. Катерина держала наготове багор – они понимали друг друга без слов. Петр вытащил Аню и с ней на руках побежал к теплушке, крикнув на бегу:
– Спирт!
Спирт был. У бригадира Катерины он был всегда. Случай с Аней на лесосплаве не был единичным, хотя иногда не находилось рядом такого Петра Гордеева и всё заканчивалось гораздо печальнее.
Положив Аню на дощатый топчан, Петр начал срывать с неё мокрую одежду. Катерина сразу же растопила железную печку, достала спирт из известного всем потайного места и стала помогать Петру. Вдвоём они быстро раздели девушку, но растирал её спиртом он один: у Катерины была жесточайшая астма и от запаха спирта бригадир задыхалась. Петр и с себя снял мокрую рубаху, ватники, но с кальсонами повременил. Увидев в теплушке перепуганных женщин, прибежавших следом за ними, рявкнул:
– Пошли вон отсюда, нечего глазеть! Кто за вас работать будет? И пусть кто-нибудь за шмутьём сбегает для неё, – кивнул на Аню. – Вон Танька, она проворнее будет.
Женщины, а с ними и Катерина, послушно вышли из теплушки. Катерина хоть и числилась бригадиром по ведомости, по факту им был он, Петр, единственный мужик в их бригаде. Что её и отличало от остальных, так это то, что опыт у неё был поболее – как-никак три года лес сплавляет! – да спирт хранит. Она бы и спирт Петру доверила, только в этом деле Петр сам себе не доверял – друзей у него было много.
Когда Аня пришла в себя от испуга и увидела склонившегося над ней Петра с голым торсом, она стала отталкивать его и вопить лихоматом:
– Уйди, рожа твоя бесстыжая! Не трогай меня! Не смотри!
– Заткнись, дура! – рявкнул Петр. Рявкнул так же, как на тех бестолковых баб. Грубо перевернул девушку, начал растирать спиртом спину и со злостью добавил:
